– Где он? Джентри?

– У себя в койке, облеплен транками. Учитывая то, в каком он состоянии, я решила, что денек сна ему не помешает. Во всяком случае, под ногами путаться не будет.

Слик закрыл глаза и вновь увидел перед собой серое нечто, набросившееся на Джентри. Человекообразное или, скорее, похожее на обезьяну. Оно ничем не напоминало те завивающиеся спиралью образы, какие генерировали устройства Джентри в его предыдущих поисках Образа.

– Думаю, у вас тут вырубилось электричество, – сказала Черри. – Свет погас часов шесть назад.

Слик открыл глаза. Джентри не успел добраться до консоли, чтобы свершить свой обычный ритуал. Слик застонал.

Оставив Черри готовить на газовой плитке кофе, Слик отправился на поиски Пташки. Нашел он его по запаху дыма. Пташка развел костер в каком-то железном баке и заснул, свернувшись вокруг него по-собачьи.

– Эй, – позвал его Слик, легонько подталкивая парнишку носком сапога, – вставай. У нас проблемы.

– Долбаный ток вырубили, – пробормотал тот в ответ, садясь в засаленном спальном мешке, таком же грязном, как пол в цеху Фабрики.

– Я заметил. Ток – это проблема номер один. Проблема номер два – нам нужен грузовик, или ховер, или что-то вроде того. Нужно убрать отсюда этого парня. Иначе Джентри совсем посыпется.

– Но только Джентри и может добыть ток. – Пташка, поеживаясь, поднялся на ноги.

– Джентри спит. У кого есть фургон?

– У Марви, – выдавил Пташка и затрясся в приступе кашля.

– Возьми мотоцикл Джентри. Привезешь его потом обратно в фургоне. Двигай.

Пташка кое-как справился с приступом:

– Серьезно, че ли?

– Ты ведь знаешь, как на нем ездить?

– Да, но Джентри, он…

– Я с ним разберусь. Ты знаешь, где он держит запасной ключ?

– Ну… да, – пугливо протянул Пташка. – Скажи, – спросил он, – а что, если Марви не захочет дать мне фургон?

– Дашь ему вот это, – сказал Слик, вытаскивая из кармана зиплок с наркотиками; его забрала у Джентри Черри, перевязав тому голову. – Отдай ему все, понял? Я потом проверю.

Бипер Черри подал голос, когда они, приткнувшись друг к другу на краю кровати в комнате Слика, пили кофе. Слик отвечал на ее вопросы, рассказывал ей что знал о синдроме Корсакова. Он никому об этом по-настоящему не рассказывал, и странно – как мало на самом деле он знал. Он рассказал ей о предыдущих рецидивах, потом попытался объяснить, как работала эта система в тюрьме. Фокус был в том, что долгосрочная память сохраняется до того момента, пока тебя не сажают на препарат. В общем, прежде чем начинаешь мотать срок, тебя сперва учат что-то делать, потому этого уже не забудешь и на химкоррекции. Правда, делаешь в основном то, с чем и роботы бы управились. Слика вот натаскивавали собирать миниатюрные зубчатые передачи. Как только он стал укладываться в пять минут, пошел срок.

– И больше ничего не делали? – спросила она.

– Только эти зубчатые передачи.

– Нет, я имею в виду, никаких там замков, ловушек в мозгу?

Он посмотрел на нее. Язва на губе у девушки почти зажила.

– Если и было что-то такое, тебе об этом не сообщают, – сказал он.

И тут в одной из ее курток застрекотал бипер.

– Что-то стряслось, – сказала она, вскакивая с кровати.

Джентри стоял на коленях возле носилок с чем-то черным в руках. Черри выхватила у него эту штуковину, прежде чем он успел хотя бы пошевелиться. Джентри не двинулся с места, недоуменно щурясь на девушку.

– Это сколько же нужно, чтобы тебя вырубить, мистер? – Она протянула Слику черный предмет, оказавшийся камерой для идентификации по сетчатке глаза.

– Нам нужно выяснить, кто он, – сказал Джентри.

Его голос был хриплым и низким от всех дермов с депрессантами, которые Черри на него налепила, но Слик почувствовал, что опасная грань безумия отступила.

– Идиот, – кипятилась Черри, – ты даже не знаешь, те ли у него глаза, что были год назад!

Джентри коснулся повязки на виске.

– Вы это тоже видели, правда?

– Да, – ответила Черри, – и Слик эту штуку отключил.

– Все дело в шоке, – объяснил Джентри. – Я и вообразить себе не мог… Но никакой реальной опасности. Я был просто не готов…

– Ты просто выскочил из своего чертова черепа, – сказала Черри.

Джентри нетвердо поднялся на ноги.

– Он уезжает, – сказал Слик. – Я послал Пташку одолжить фургон. Не нравится мне все это.

Черри уставилась на него в упор:

– Куда уезжает? Мне придется ехать с ним. Это моя работа.

– Я знаю одно место, – соврал Слик. – У нас электричество отрубили, Джентри.

– Ты не можешь отвезти его незнамо куда, – сказал Джентри.

– Еще как могу.

– Нет. – Джентри слегка качнуло. – Он остается. Переходники уже на месте. Я не стану его больше беспокоить. Черри может остаться здесь.

– Тогда тебе придется хотя бы в двух словах объяснить, что это за хреновина, Джентри, – сказал Слик.

– Для начала, – Джентри указал на предмет над головой Графа, – никакой это не низкочастотник, не «Эл-Эф». Это – «алеф».

19

Под ножом [93]

Снова в отеле, не отходняки, а марш смерти, Прайор вводит ее в вестибюль, а японские туристы уже встали и теперь толпятся вокруг скучающих гидов. Шаг, еще шаг, одной ногой, другой, а голова такая тяжелая, будто кто-то просверлил в макушке дыру и залил туда полфунта свинца, и зубы во рту будто чужие – слишком велики. Дополнительная перегрузка тронувшегося вверх лифта вдавливает в пол – Мона без сил приваливается к стенке.

– Где Эдди?

– Эдди уехал, Мона.

С трудом разомкнула веки, глаза широко распахнулись. Сфокусировала взгляд и увидела, что он, ублюдок, опять улыбается.

– Что?

– Эдди заплачено. Ему все компенсировали. Он уже на пути в Макао с солидным кредитом в кармане. Этакий милый игорный пикничок.

– Компенсировали?

– Его вложения. В тебя. За все время.

– За все время?

Дверь скользит в сторону, открывая устланный синим ковром коридор.

И что-то обваливается холодным комом в груди – Эдди ведь ненавидит азартные игры.

– Ты теперь работаешь на нас, Мона. И нам бы очень не хотелось, чтобы ты снова ушла без спросу.

Но ты же хотел, подумала она, ты же отпустил меня. И знал, где меня искать.

Эдди больше нет…

Мона не помнила, как заснула. На ней все еще была куртка Майкла, теперь подоткнутая под плечи, как одеяло. Даже не поворачивая головы, Мона видела угол здания с верхушкой в виде горы, но снежного барана там не было.

Стимы Энджи были запаяны в пластик. Взяв один наугад, Мона поддела упаковку ногтем большого пальца, вставила кассету в прорезь и надела троды. Она ни о чем не думала, руки, казалось, сами знали, что делать, – добрые маленькие зверьки, которые никогда не обидят. Один из них коснулся клавиши «Воспр.», и Мона перенеслась в мир Энджи, чище и безупречней любого наркотика… Медленный саксофон, лимузин плывет по какому-то европейскому городу… круговерть улиц, машина без водителя, широкие проспекты предрассветно чисты и безлюдны, прикосновение меха к плечам. И катить, катить по прямой дороге через плоские поля, окаймленные совершенными, одинаковыми деревьями.

А затем поворот, шорох шин по расчесанному граблями гравию, потом вдоль по подъездной аллее – через парк, где серебрится роса, где стоит железный олень, а рядом – мокрый торс из белого мрамора… Дом огромен и стар, не похож ни на один из тех, какие она видела раньше. Но машина проплывает мимо, проезжает еще несколько строений поменьше и выезжает наконец на край широкого ровного поля.

Там стоят на привязи планеры, прозрачная пленка туго натянута на хрупкие с виду поликарбоновые рамы. Планеры слегка подрагивают на утреннем ветерке. А рядом с ними ее ждет Робин Ланье, красивый раскованный Робин в черном свитере грубой вязки – он играет партнера Энджи почти во всех ее стимах.