Он поднял револьвер обеими руками, прицелился в середину письменного стола и спустил курок.

Отдача чуть не сломала ему запястье. Дульная вспышка осветила кабинет, словно блиц фотографа. Чувствуя звон в ушах, Кейс уставился на рваную дыру в столе. Разрывная пуля. Азид свинца. Кейс снова поднял револьвер.

– Ну зачем же так, сынок, – сказал Жюли, выходя из тени.

На нем был шелковый, свободного покроя костюм-тройка, полосатая рубашка и галстук-бабочка. В очках блестело отражение настольной лампы.

Кейс повернулся и прицелился прямо в розовое, лишенное каких-либо признаков возраста лицо.

– Не надо, – сказал Дин. – Ты прав. Насчет всего этого. Насчет меня. Но есть определенные соображения, к которым следует прислушаться. Если ты выстрелишь, то увидишь уйму мозгов и крови, а мне понадобится несколько часов – твоего субъективного времени, – чтобы создать другую личность. Мне вовсе не легко генерировать эти образы. И конечно, извини за Линду в аркаде. Я надеялся поговорить с тобой через нее, но ведь я строю все это на основе твоей памяти, и эмоциональный заряд… Сложно это все, очень сложно. У меня сорвалось.

Кейс опустил револьвер:

– Это – матрица. А ты – Уинтермьют.

– Да. Ты видишь образы благодаря симстим-блоку, подключенному к деке. Я рад, что остановил тебя, не дал выскочить из матрицы. – Дин обошел письменный стол, поправил кресло и сел. – Садись, сынок. Нам есть о чем поговорить.

– Ой ли?

– Конечно есть. У нас давно есть о чем поговорить. Я пытался связаться с тобой по телефону в Стамбуле. А теперь времени осталось очень мало. Ты сделаешь заход в самые ближайшие дни. – Дин взял конфету, развернул черно-белую, как шахматная доска, обертку, закинул шарик в рот. – Садись, – повторил он, перекатывая языком конфету.

Не сводя глаз с Дина, Кейс сел на крутящийся стул по другую сторону стола. Руку с револьвером он положил на колено.

– Ну а теперь, – оживился Дин, – приступим к повестке дня. Ты, конечно, интересуешься, кто такой Уинтермьют? Верно?

– Более-менее.

– Искусственный разум, но это ты и сам знаешь. Твоя ошибка, хотя и вполне логичная, заключается в том, что ты спутал сущность Уинтермьюта с его машиной, находящейся в Берне. – Дин шумно пососал карамельку. – Ты уже осведомлен, что в системе Тессье-Эшпулов существует еще один ИскИн? В Рио. Я – настолько, насколько у меня есть «я»: все это, как видишь, начинает звучать несколько метафизически, – стою за Армитиджем. Или, если хочешь, за Корто, а он, кстати сказать, весьма нестабилен. Хотя и останется работоспособным еще на день или два. – Дин вытащил из жилетного карманчика затейливые золотые часы и щелкнул крышкой.

– Все эти твои объяснения немногим понятнее всего остального бреда, который у нас тут уже накрутился, – сказал Кейс, массируя левой рукой виски. – И если ты такой умный сукин сын…

– Почему я не богатый? – Дин засмеялся и чуть не подавился конфеткой. – Знаешь, Кейс, мне хотелось бы сперва отметить, что я знаю гораздо меньше, чем тебе, скорее всего, кажется. А основной факт состоит в следующем: то, что ты называешь Уинтермьютом, – всего лишь часть некой, ну скажем, потенциальной сущности. Я – всего лишь некий аспект мозга этой сущности. С твоей точки зрения, это все равно как иметь дело с человеком, у которого разделены полушария. Будем считать, что ты общаешься с небольшой частью левого полушария. В такой ситуации трудно даже говорить, что ты вообще общаешься с человеком. – Дин улыбнулся.

– А насчет Корто – все это правда? Ты вышел на него через микрокомпьютер в этой самой французской больнице?

– Да. Я же составил и ту базу данных, в Лондоне. Я пытаюсь планировать, в твоем смысле слова, но это – не основной мой метод. Я импровизирую. Тут – мой главный талант. Я больше люблю реальные ситуации, чем заранее составленные планы. У меня отличные способности к работе с данными. Я могу обработать огромное количество информации, и очень быстро. На подбор вашей команды ушла уйма времени. Первым был Корто, я вытащил его с огромным трудом. Там, в Тулоне, он был уже, считай, за гранью. Есть, испражняться и мастурбировать – вот и все, на что он был способен. Но основные структуры, определившие его сумасшествие, в мозгу сохранились – «Разящий кулак», предательство, свидетельские показания в конгрессе.

– Он все еще сумасшедший?

– Собственно говоря, – улыбнулся Дин, – его нельзя считать настоящей личностью. Конечно же, ты и сам это понял. Однако Корто где-то здесь, рядом, готов вырваться на поверхность, вряд ли я сумею долго поддерживать это хрупкое равновесие. Вскоре он развалится на куски, и тогда я рассчитываю на тебя…

– Ладно, говнюк, заткнись, – сказал Кейс и выстрелил Дину в рот.

Насчет мозгов тот не соврал. И насчет крови – тоже.

– Нет, правда, – говорил Мэлком, – не нравится мне это…

– Все в порядке, – успокоила его Молли. – Все в полном порядке. Обычный для этих ребят фокус. Он вроде как не совсем умер, и все продолжалось какие-то секунды…

– Я смотрел на экран, энцефалограф был на нуле. Ни малейшего трепыхания, и так сорок секунд.

– Но теперь-то он в порядке.

– Линия была ровная, как по линейке, – не сдавался Мэлком.

10

Во время таможенных формальностей Кейс по-прежнему пребывал в оцепенении, и всеми разговорами занималась Молли. Мэлком остался на борту «Маркуса Гарви». Собственно говоря, таможня Фрисайда интересовалась только кредитоспособностью гостей. Первым, что увидел Кейс на внутренней поверхности веретена, была вывеска франчайзинговой кофейни «Прекрасная девушка».

– Добро пожаловать на рю Жюль Верн, – сказала Молли. – Если тебе будет трудно ходить – смотри под ноги. Здешняя перспектива очень обманчива, без привычки тяжело.

Они стояли посреди широкой улицы, казавшейся дном глубокого каньона со склонами из бесчисленных зданий и магазинов. Свет просачивался сквозь пыльную зелень, растущую на балконах и террасах. А что касается солнца…

Высоко над ними посреди каннской голубизны искусственного неба сверкало очень яркое белое пятно. Кейс знал, что солнечный свет накачивается сюда снаружи при помощи системы Ладо-Ачесон, чей двухмиллиметровой толщины излучатель тянется вдоль всей оси веретена, что та же самая аппаратура генерирует, по периодической программе, «погодные» и суточные изменения неба и что если небо выключить, то над головой будут видны контуры озер, крыши казино, другие улицы…

Знал, но тело этого не понимало.

– Мамочки мои, – вздохнул Кейс, – да это еще хуже, чем СКА.

– Привыкай. Я проработала здесь месяц, телохранителем у одного игрока.

– Полежать бы.

– Ладно. Ключи у меня есть. Слушай… – Молли тронула его за плечо. – А что это с тобой было? Ты же отрубился до нуля.

– Еще не знаю, – покачал головою Кейс. – Нужно разобраться.

– Ладно. Давай возьмем такси.

Молли взяла его за руку и повела вдоль рю Жюль Верн, мимо витрины с наимоднейшими парижскими мехами.

– Все какое-то ненастоящее, – сказал Кейс, снова взглянув вверх.

– С чего это ты? – удивилась Молли, отнеся его слова на счет меха. – Выращено на коллагеновой основе, но ДНК самая настоящая, от норки. А какая тогда разница?

– Фрисайд – всего лишь большая труба, сквозь которую текут вещи и люди, – сказала Молли. – Туристы, мошенники, кто угодно. Здесь они попадают на этакое сито, которое тщательнейшим образом отделяет их от денег, деньги остаются здесь, а людей скидывают назад, на дно гравитационного колодца.

Армитидж заказал им номер в наклонном стеклянном утесе гостиницы «Интерконтиненталь», у подножия которого висела холодная водяная пыль и слышалось журчание бегущих струй. Кейс вышел на балкон и стал смотреть, как трое загорелых тинейджеров, перекликающихся по-французски, снуют в нескольких метрах от воды на дельтапланах, сверкающих яркими основными цветами. Один из нейлоновых треугольников заложил вираж, и Кейс заметил коротко стриженные темные волосы, коричневые грудки и белые зубы, обнаженные в широкой улыбке. Воздух пах проточной водой и цветами.